Ингрид Ридель
ТАБУ В СКАЗКАХ
Месть запертой природы[1]
Ингрид Ридель (Ingrid Riedel, Швейцария-Германия) – доктор теологии и философии, автор многочисленных статей и книг. Она изучала литературоведение и социальную психологию в университетах Гейдельберга, Геттингена и Эрлангена, затем – аналитическую психологию в цюрихском Институте Юнга. Является почетным профессором психологии религий в университете Франкфурта-на-Майне, научным руководителем в Международном обществе глубинной психологии, преподавателем и тренинг-аналитиком Цюрихского института Юнга, ведет частную психотерапевтическую практику.
Под табу – понятием, пришедшим к нам из Полинезии, – понимают нечто запретное; настолько запретное, что в первобытных культурах считалось, что нарушителю табу угрожала болезнь или даже смерть. Например, это могло означать, что человек, нарушивший табу, мог умереть от одного только ужаса или внутренней тревоги, что такого человека могла настигнуть психогенная смерть, даже если внешне с ним не происходило ничего плохого. В основном табу устанавливались в религиозном контексте. Табуировалось то, что считалось особо нуминозным, так, чтобы непосвященный никак не мог соприкоснуться с этим; также табуировалось то, что противоречило освященным обрядам установленной религии, установленным обычаям племени; например, такое происходило с деревьями или животными, священными для соседнего племени. Например, в древнем Израиле были табуированы свиньи, однако во многих языческих религиях они считались великим символом плодородия. Свинья считалась священным животным богини Деметры. Также табу способствовали отграничению от других культур и религий, а также сосредоточению на «своем».
Болезнь или смерть, которые влечет за собой нарушение табу, могут быть вызваны и в наше время, например христианскими миссионерами, если они втягивают людей, выросших в иной религии и очень архаически связанных с ней, в то, чтобы те нарушили свои прежние табу на определенную пищу или вошли в определенные священные места. Существует ряд сообщений о том, что и сегодня происходят такие психогенные болезни или смерти. Один знакомый рассказал мне о таком случае в Полинезии, который его потряс. Полинезийский юноша переходил в христианство, и ему нужно было креститься; в жаркий летний день он и миссионер, с которым он был дружен, приблизились к одному из прудов, что ранее всегда было строго запрещено под угрозой смерти. Миссионер объяснил юному полинезийцу, что страх перед этими прежними табу нужно преодолеть, ведь теперь он обрел новую свободу и может вместе с ним освежиться в этой воде. Новообращенный полинезийский юноша искупался вместе с миссионером в пруду, а затем заболел; болезнь была длительной, и в итоге он умер. Это была психогенная смерть, которая возможна, только если табу глубоко укоренено в телесном и психическом существовании человека. Однако мы знаем, что и внутри нас есть табу, которые также очень глубоко в нас укоренены и даже в наше время могут вызвать психогенные заболевания.
В сказках табу очень часто встречается в виде запретных комнат и мест: например, табуирован вход в тринадцатую или сотую комнату, в которую герою или героине сказки запрещено входить под самыми страшными угрозами. «Если ты войдешь туда, – говорит черная женщина девушке, – то участь твоя будет хуже, чем смерть». Однако во всех без исключения сказках, которые я знаю, запретную комнату открывают, в нее входят. Табуируется также то, что является нуминозной сверхсилой и тем самым одновременно зачаровывает человека и угрожает ему.
То, что находится в запретных комнатах, проливает особый свет на нашу христианскую европейскую культуру и на те наши ценности, которые должны быть «вынесены за скобки» и вытеснены, в том числе потому, что они зачаровывают с огромной силой. Конечно, в Европе на первом этапе христианского проповедничества речь шла о принципе «или-или», о противопоставлении новых ценностей сознания прежней религии и культуре, тесно и неразрывно укорененной в природе. Вот почему безжалостно срубили дуб Донара[2] – и вероятно, травматические последствия этого очень амбивалентного процесса все еще можно обнаружить в психике каждого из нас.
Кроме того, присутствует опасность «затопления» христианского сознания природными силами и возврата к симбиозу с природой – когда-то это было реальной угрозой психике. Теперь эта опасность стала намного меньше, а противоположная ей, наоборот, заметно усилилась – речь идет о возможной полной утрате контакта с природой, который может выражаться как утрата контакта индивида со своей телесной и душевной натурой или как утрата контакта общества с окружающим миром в целом: с животными, растениями, ландшафтом; это реально угрожает сегодня нашей жизни. Я полагаю, что это может быть связано с тем, что христианство, однобоко понятое и продолжающее односторонне понимать себя, выкорчевало наше набожное отношение к природе. Опасность раскола сознательного мира в ходе отчуждения от природы становится ощутимой уже в начале Нового времени – вероятно, как раз с тех пор, как сказки начали обретать тот свой вид, в котором они доступны сегодня. Я берусь утверждать это, так как сказочники сталкивают героев и героинь сказок с неслыханной силой и подвергают их смертельной опасности, для того чтобы они оказались в том месте, где могут быть найдены эти вытесненные ценности. Собственно говоря, зачем? И почему очень многие сказки показывают этот процесс? Не потому ли, как это показано в сказках, что внутри возникает «противоток», для которого эти ценности являются жизненно необходимыми и их необходимо спасти? Чтобы обнаружилось табуированное, которое ждет почтения, высвобождения и спасения, герои и героини сказок должны заглянуть в «запретные комнаты». И в этом проявляется феноменология того, что было вытеснено и должно быть заново обнаружено и включено в нашу культуру. Именно это и натолкнуло меня на тему этой книги.
Сначала я хотела сравнить некоторые сказки, чтобы показать, как под христианским влиянием табуировалось то одно, то другое, как с этим обходились и что со временем изменялось. В самом начале собрания сказок братьев Гримм есть сказка «Дитя Марии»[3]. В ней девочка-подросток, которую в трехлетнем возрасте нищий отец отдал на попечение Девы Марии и которая выросла на небесах, открывает одну из запретных комнат. Она заглядывает в нее и видит таинство и невыносимое сияние триединого Бога. Ей никак не удается избавиться от сияния своего пальца, которым она коснулась открытой двери. Девушку настигает смертельный ужас – ее сердце все время бешено бьется, – и поэтому она умалчивает, что бросила взгляд на тайну божественного. Девушка вязнет во лжи и оказывается изгнанной в земной дремучий лес, оказывается в состоянии, похожем на болезнь после нарушения табу. Сказка изображает уязвимость девушки, она вынуждена собирать ягоды, травы и грибы, чтобы вообще суметь выжить; она вытолкнута из общины. У архаических народов это часто бывало достаточной причиной для того, чтобы распрощаться с жизнью – в такого рода изгнании человек мог умереть очень быстро.
Именно в таком изгнании мы наблюдаем эту девушку после нарушения табу. Позднее у нее отнимут детей, которых она родит: Дева Мария сама их уносит (и тем самым допускает то, что дитя Марии подозревают в том, что она убивает своих детей), и вот уже зажжен костер, чтобы сжечь девушку за ее дерзость. Ее дерзость, однако, не была чем-то бо́льшим, чем нескромность – она лишь заглянула в запретную комнату. Даже если сказка и не указывает прямо на архаические представления, нам известно, что, например, в Ветхом Завете приводится ряд жутких образов и говорится, что ни один смертный не выдержит непосредственного вида Бога во всем его сиянии; смертному должно беречь свой взор, если происходит встреча с божеством. Очень наивный тон сказочного повествования никак не убеждает нас в том, что девушка сделала нечто достаточное, чтобы заслужить такое наказание.
Конечно, у девушки была особая привилегия, ведь она выросла на небесах – отсюда возникло ее особое этическое обязательство по отношению к священному. Но сказка «Дитя Марии», какой мы ее теперь знаем, всегда оставляла меня в недоумении и неудовлетворенности. Я считаю, что дитя Марии никоим образом не заслуживало таких ужасных наказаний за свой проступок: изгнание в лес, утрата детей, угроза казни на костре за очень понятную мне ложь из страха перед гневом Марии; ведь Мария умеет гневаться, судя по ее ужасному поведению в сказке.
Разве, судя по относительно безобидному изложению этой сказки, произошло нечто большее, чем запретное подглядывание в щелку, чтобы увидеть рождественскую елку в комнате до наступления Рождества? Так я воспринимала эту сказку ребенком. Когда в волнующие последние часы до наступления Рождества я совала нос в «комнату Рождества», я иногда вспоминала дитя Марии: если я еще чуть больше загляну в дверной проем, кто знает, вдруг мой нос тоже навсегда засияет золотом… Сказка, так же как и проступок ребенка, звучит слишком безобидно, чтобы была понятна вся мощь наказания, которое обрушивается из архаических глубин на девушку.
Заметно, что из педагогических соображений сказка была переиначена для детских ушей, но в итоге она не слишком хорошо влияет на детей, вызывает страх перед теми, кто о них заботится, и блокирует необходимые шаги детей в сторону собственной автономии. Я осознала серьезность этой сказки, скрытую за повествованием, намного позже, когда прочитала несколько других сказок того же типа, которые были ощутимо более старинными, чем сказка «Дитя Марии» в ее современном виде, но даже они не до конца или никак не отображали христианские представления.
Изучая более старинные сказки, я вдруг прочувствовала, с какой огромной архаической силой и размахом табу приходилось иметь дело героиням этих сказок. В этих старинных сказках присутствовало явное противостояние с христианством, которое было духовно-религиозной силой, табуирующей те или иные ценности. Особенно меня впечатлил один из более ранних вариантов сказки о запретной комнате, возникший на берегах Дуная, в австрийской Штирии, граничащей с Венгрией и Словенией. Эта сказка называется «У черной женщины», и впервые ее впечатляюще проинтерпретировала Мария-Луиза фон Франц (см. von Franz, 1972).
Давайте теперь сравним ее со сказкой «Дитя Марии». В сказке «У черной женщины» дочь нищего бедняка не просто попадает к Марии, здесь отец продает свою дочь так называемой черной женщине. Она принимает ее по-матерински и позволяет девочке вырасти в своем черном замке в лесу, так же как Мария в своем замке на небесах взращивала «дитя Марии». Пока прослеживается четкая параллель между этими двумя сказками. Однако теперь ребенок оказался здесь не для игр и развлечений, как дитя Марии на небесах: во второй сказке девушка каждый день делает уборку в одной из сотни комнат этого замка. Этой девушке тоже запрещен вход в одну из них, а именно в последнюю, сотую комнату. Наконец, после многих лет службы верой и правдой, она открывает ее и, к своему ужасу, обнаруживает в ней свою хозяйку и мать, черную женщину – обнаженную и превращающуюся из черной в белую. Лишь только малая часть ее тела – кончики пальцев – еще осталась черной: это явная аналогия тому, что за все это время девочка вычистила почти все комнаты в замке. Какое нарушение табу! Нам нужно прочувствовать, как могла бы ощущать себя девушка: она видит почитаемую ею грозную женщину, обладающую нуминозной силой богини-матери, в ее собственной уязвимости в ходе трансформации и развития. Она видит ее обнаженной. И девушка принимает решение молчать, чтобы сохранить в своем сердце эту тайну, причиняющую боль. Чтобы потом ни происходило в сказке, ничто не может заставить ее раскрыть эту тайну. Девушка молчит, даже когда сразу после нарушения табу ее изгоняют в чащу леса, так же как дитя Марии.
И эта девушка тоже оказывается в полной изоляции и одиночестве. Она все отрицает и молчит, даже когда черная женщина угрожает забрать ее детей, если она и дальше будет все отрицать. Но девушка молчит и отрицает, даже когда ее обвиняют в смерти ее детей – ведь черная женщина действительно забрала их, – и в конце концов ее приговаривают к сожжению на костре. В этот момент черная женщина в последний раз спрашивает ее, была ли она в запретной комнате, и в этой сказке, в отличие от «Дитя Марии», девушка отвечает нет. И тут происходит неожиданный поворот: в тот момент, когда она молчит перед лицом смерти, она спасена. Черная женщина становится полностью белой и говорит ей: «Если бы ты хоть раз сказала, что была внутри, я обратила бы тебя в прах и пепел. Теперь же ты меня спасла, и я свободна, и замок теперь – твой…».
Это совершенно другой ход событий, который ставит под вопрос наши представления, ориентированные на сказку «Дитя Марии». Здесь окончательное спасение достигается с помощью молчания, через отрицание со стороны девушки того, что она видела черную женщину во время таинства трансформации, «в ее бедственной нужде», как это названо в родственной сказке «Зеленая дева». Здесь не наказывается и наконец прощается детская ложь из страха, здесь вознаграждается осознанное и упорное молчание. Это становится особенно ощутимо в момент, когда молодая женщина своим молчанием и отказом освобождает подспудную могущественную силу из ее заточения. С моей точки зрения, эта дунайская сказка является более исконной и мощной именно потому, что в этом впечатляющем рассказе наше современное сознание может заново открыть не только ценности недавней эпохи, но и более старые ценности.
Кроме того, в отличие от сказки «Дитя Марии», в которой речь идет о лжи и отрицании того, что девушка вошла в запретную комнату, здесь говорится о совершенно другом табу. По ходу этой сказки девушка проявляет себя как человек, который смиренно благоговеет перед святостью и величием табу, даже после того как она его нарушила; такая установка по отношению к божественному образу и его запретам была одобряемой для людей того времени.
Эта сказка приближает нас к пониманию того, что черная женщина является божественным образом, образом древней дохристианской богини-матери, образом Матери-природы как таковой: она похожа на кельтскую Эпону или германскую Фрейю. Нередко в таких сказках упоминаются лошади, которые считались священными животными; во многих таких сказках сообщается, что эта женщина появляется в повозке, запряженной несколькими лошадьми.
Священное животное также может появиться в запретной комнате и помочь вторгшейся героине сказки освободиться: так происходит, например, в швейцарской народной сказке «Три золотых яблока». Она должна быть «спасена», то есть заново войти в наше сознание, из которого была вытеснена, и тогда наше современное сознание у женщин и мужчин станет целостным и заключит мир со своей природой. Я имею в виду, что с помощью всех этих сказок мы должны узнать о ярости и мести «запертой» и «изгнанной» Матери-природы, если только вообще захотим об этом слышать, в чем я не вполне уверена.
Христианский образ Марии вместе с ее девичьей нежностью и материнским теплом все-таки не содержит в себе и не символизирует собой всю полноту женского существования. Мы почувствуем это, если сравниваем христианизированную сказку «Дитя Марии» и старинную народную сказку «У черной женщины». Бессознательные силы, изображенные и действующие в сказках, указывают на то, что в первой сказке символизируется не вся полнота женственности, ведь в других вариантах сказок образ Марии – светлый, нежный, безропотный – явно проигрывает образу страстно желанной запретной комнаты. В аналогичной русской сказке – очень ужасной сказке – показана другая сторона Марии, другая сторона древней богини-матери (см. Bolte, Polivka). Здесь ее называют «заклятая Мария», и в запретной комнате она качается на огненных качелях: она находится в контакте с огнем, точнее, с огнем трансформации, известным из алхимии, который обновляет и преображает наше сознание и тем самым спасает нас. Древнюю богиню-мать обнаруживают в запретной комнате в «заклятом» состоянии и соотносят ее с Марией, так как называют тем же именем. Ее раскачивание на качелях[4] указывает на примитивное самоуспокаивающее движение у детей, а также на ту магическую практику, при которой то, что выведено из равновесия, должно быть в него возвращено с помощью маятниковых движений. Мария-Луиза фон Франц называет такое качание «ничем не замутненным колебанием между противоположностями».
Конечно, это не ставит под сомнение образ Марии как таковой, а лишь заново обнаруживает то, чего не хватает в образе Марии по сравнению с полнотой существования древней богини-матери. С помощью образа раскачивания в запретной комнате выявляется то, что выведено из равновесия и что нужно вернуть в равновесие, так, чтобы вечно существовало ритмичное движение вперед и назад. Здесь как маятник качается и «тень» светоносной Марии. В конце концов речь идет об обретении заново женских религиозных символических образов, которые могут сложным образом вмещать в себя и свет, и тень.
Чтобы понять глубокую символику «раскачивания», мы можем обратиться, скажем, к античному культу мертвых, в рамках которого человек, сам себя предавший смерти, качается, чтобы успокоить богов: когда нарушен закон, то, что утратило равновесие, должно быть снова в него приведено с помощью ритмичного раскачивания. Из культа Диониса также известно, что раскачивание было составной частью магии плодородия, ритуала изгнания демонов и даже ритуала, призывающего вдохновение. Существуют старинные молитвы, которые до сих пор в ходу у иудеев, при которых совершаются ритмичные раскачивания. Те, кто бывал у стены плача в Иерусалиме, могли видеть, как старые иудеи молятся, раскачиваясь. Раскачивание является медитативным способом движения, нацеленным на установление тесного контакта с ритмами своей натуры в ее контрапунктах. Это верно и для процессов, нацеленных на взаимодействие противоположностей и их примирение.
В нашей культуре все еще недооценивают мудрость женщины, например ее способность предвидеть, которая была священной у кельтов и германцев, а также исцеляющие или магические способности, которые компенсирующим образом отражены в сказках. Например, в одной из запретных комнат нам встречаются четыре черные девы, погруженные в изучение книг.
Эта четверка символически соответствует целостности и мощи женской духовности, которая все же табуирована, предстает нам «в черном» и скрыта в запретной комнате. Черными являются четыре женщины; черный цвет, помимо проклятия и сокрытия, также всегда символизирует цвет земли и ночи. В Египте, где земля, по крайней мере раньше, становилась после наводнений черной от нильского ила, появлялась богиня-мать Изида как черная Изида, и она также была и богиней смерти.
Эти девы, как нечто черное, символически связаны с землей и ночью, к тому же они погружены в получение знаний; эти знания особого рода, и можно предположить, что они относятся к той научной области, которую называли естественной наукой; также это могла бы быть наука исцелять или, по словам И.-В. Гете, другие «знания о том, что творится между небесами и землей, которые и не снились нашей академической мудрости»; они могут быть экспонентами (усиленными проявлениями) специфически женских знаний. Их называют «девами», и это указывает на особый путь тех женщин, которые связаны с природой и со своей собственной мудростью и служат как жрицы, священнически. Например, одной из таких выдающихся женщин была Хильдегарда Бингенская – врач, естествоиспытатель, музыкант и мистик, значительная фигура XII века. Многих других женщин такого типа клеймили ведьмами и сжигали на кострах.
Теперь мы должны еще раз разобраться, что же это, собственно, означает. В сказках представлен, хоть и отчужденно, такой тип женщин, которые выглядят омраченными и заклятыми, но они находятся во взаимосвязи с древними природными силами. Теперь я хотела бы представить здесь текст сказки о четырех черных девах из собрания братьев Гримм, приведенной ими в сокращенном виде. В примечаниях к сказке «Дитя Марии» они пишут:
«Вот еще один вариант этого рассказа: бедняк не мог прокормить своих детей, и, окончательно отчаявшись, он пошел в лес, чтобы там повеситься. Ему навстречу ехала черная повозка, запряженная черными лошадями, из нее вышла красивая молодая женщина в черном платье и сказала, что он найдет под кустом перед домом мешок денег, но за это он должен отдать ей то в его доме, что от него скрыто. Мужчина соглашается, находит деньги, и этим скрытым, ожидаемо, оказывается дитя в утробе матери. Когда ребенок родился, за ним пришла черная дева и хотела забрать, но мать упросила ее подождать, чтобы девочка оставалась с родителями, пока ей не исполнится 12 лет. Затем дева все-таки отвозит девочку в черный замок, в котором все утопает в роскоши, и здесь ей можно заходить во все комнаты, кроме чулана.
Четыре года девочка была послушной, но так и не смогла справиться со своим любопытством. Она заглянула в щелку и увидела четырех черных дев, которые были погружены в чтение книг и выглядели устрашающе. Ее приемная мать вышла и сказала: “Я должна тебя наказать за твое непослушание. Что ты готова потерять?” “Дар речи”, – ответила девушка. Она ударила девушку по губам, изо рта потекла кровь, она прогнала ее прочь. Девушке пришлось ночевать под деревьями в лесу, а утром ее обнаружил королевич и женился на немой красавице, несмотря на протесты своей матери.
Когда первый ребенок появился на свет, злая свекровь забрала его и бросила в воду, обрызгала немощную королеву кровью и пустила слух, что она съела своего ребенка. Так происходит с детьми еще два раза. Невинную жертву собираются сжечь на костре. Когда она стоит на месте казни, вновь приезжает черная повозка, оттуда выходит черная дева, заходит прямо в пламя, которое затихает и гаснет, ударяет королеву по губам и тем самым возвращает ей дар речи. Три другие девы приносят троих детей, спасенных из воды. Обман раскрыт, и злую свекровь засунули в бочку со змеями и ядовитыми ужами и пустили под гору».
С западнохристианской культурой и ее многочисленными табу, конечно, тесно связана и библейская история о грехопадении, которую в контексте сказок можно понимать как сказку о запретном дереве. Например, во многих старинных сказаниях племен мы находим истории о том, что определенное дерево было доступно только вождю, а для остальных он налагал на него табу. В связи с этим можно, как минимум, вспомнить самую старую историю такого рода. В библейском предании о запретном дереве нарушение табу ведет к познанию, которое прежде всего неодолимо влечет к себе Еву. Снова и снова мы видим, что после нарушения табу возникает тройственное знание, и это также показывают сказки о запретных комнатах: это знание о добре и зле, знание о природе и сексуальности и, наконец, знание о смерти.
Обобщенно все это содержится в обещании змеи: «Вы будете как боги и познаете, что есть добро и зло»[5]. Новейшие интерпретации этого мифа мы можем заметить в образе змеи как священного животного Великой матери, сопровождающего ее, или в том, как она сама является в облике змеи[6]. Как и в эпоху матриархата, она ведет молодого мужчину Адама, который в данном случае выступает в роли пассивного ученика, к глубинному женскому знанию о жизни. При этом Ева оказывается внутренне ближе к змее. По моему мнению, в этих сказках с аналогичными историями о соблазнении речь идет о неизбежном нарушении табу, о появлении способности различать добро и зло и о дальнейшей интеграции зла в сознание.
Снова и снова нарушение табу оказывается felix culpa[7] – «счастливой виной», как это назвал Лютер в своих размышлениях о первой человеческой паре, «виной», которая в итоге оказывается необходимой, чтобы человек мог продвинуться в своем развитии к большей зрелости, а также чтобы он мог пережить «благодать»: быть принятым, несмотря на «вину», то есть опыт, неизбежный на каждом шагу к автономии в противостоянии авторитетным фигурам.
Во всех запретных комнатах в сказках содержится то «темное», что было отщеплено от доминирующей христианско-патриархальной культуры. Компенсирующая сила бессознательного, воплощенная в образе героини, вызывает «изнутри» противоположную, женскую энергию. В таком типе сказок главными персонажами являются преимущественно женские фигуры, но иногда встречаются и мужские персонажи. Например, в сказке «Три золотых яблока» молодой человек также нарушает табу и вторгается в табуированную сферу. Сказки показывают интересные, примечательные варианты того, как мужчина обращается с теми же запретами: он сталкивается с таким же табу, с запретной комнатой, наполненной определенным содержанием.
Сначала я хотела представить в этой книге сказки, в которых героиня со своими возможностями и определенными способностями преодолевает известные табу, а затем продолжить тремя другими сказками, в которых с табу имеет дело герой. Это оказалось в высшей степени увлекательным делом. Поначалу я думала, что не так уж и много найдется сказок, в которых герой-мужчина познает такие тайны природы, но, когда я начала искать, то нашла достаточно много сказок о табу с героями-мужчинами.
И все же в таком типе сказок ощущается заметный перевес в сторону героинь-женщин. Я полагаю, это связано с тем, что если женщина не может вернуть эти «запертые» сферы в сознание, то это прежде всего задевает женщину и больше угрожает именно ей. Можно сказать, что именно женщина призвана освободить свою «запертую» и «изгнанную» натуру; мужчина страдает от этого в силу отщепления природных сил от нашей цивилизации. Сначала я попытаюсь наглядно представить «шкалу» этих отщепленных ценностей и заглянуть в «запретные комнаты» вместе с героинями и героями сказок, а также почувствовать, каковы сила и мощь того, что многократно обнаруживается в этих «комнатах». Речь не идет об исчерпывающем обзоре, но я полагаю, что какая-то «типичная шкала» поможет распознать ценности и силы в каждом конкретном случае.
Мы встречаем отщепленную природную сферу личности во многих проявлениях, многократно – в образе животных. Например, в одной из запретных комнат мы видим клетку с тремя змеями. В другой такой комнате мы видим зеленую гусыню. А еще в одной находится зеленая ящерица или даже ящер, что в данном случае не одно и то же, так как ящер – еще более древнее существо. Давайте задержимся у клетки с тремя змеями: неясно, почему с ними связана угроза жизни, ведь, как говорится в сказке, змеи хорошо заперты – они находятся не только в запретной комнате, но и в клетке.
Даже если взять только историю грехопадения, становится ясно, что змея – это стихийная природная сила, которая может нам навредить. Ее мощь распространяется на весь диапазон личности, от сексуальности до духовности: важно не забывать, что змея обладает символическим значением, относящимся к высшей духовности. Если мы представим себе, что, по сравнению с другими животными, она устроена так, что, можно сказать, ее тело состоит только из позвоночника, то уже по форме ее тела можно понять ее символическое значение. В Индии это ощущается очень отчетливо – там очень легко оказаться в прямом контакте со змеей, и там существует так называемая кундалини-медитация. «Кундалини» означает «позвоночник» и в то же время – «змеиная сила». В ходе такой медитации пытаются пробудить «змеиную силу» в своем теле: задача состоит в том, чтобы вести ее от нижней сексуальной сферы, где она коренится, наверх, к духовной сфере. Духовная сила не достигается, если не удается вывести стихийные силы своей натуры из телесных глубин – в кундалини-медитации скрыта глубинная мудрость. В этой системе взглядов на человека считается, что в позвоночнике есть энергетический потенциал, который хорошо бы обнаружить и полностью им управлять, но это удается, только если сексуальная сфера, которую там также называют «сакральной», взаимодействует с другими сферами, а не отщеплена; это удается, только если сила, исходящая снизу, «проходит» по всей длине позвоночника наверх, к духовной сфере.
Вот и в истории грехопадения встреча со змеей означает обнаружение сексуальности, а также познание добра и зла и, наконец, знание о своей смертности. В сказке братьев Гримм «Три змеиных чешуйки», которую интерпретировала Верена Каст (см. Kast, 1985), целительные силы против смерти содержатся в змеиных чешуйках. Мужчина заключил договор с супругой, что, когда она умрет, он сойдет за ней в могилу, но с помощью змеиных чешуек он сумел вернуть ее к жизни.
В этой связи вспоминается исцеляющая змея Асклепия, символ врачебного дела. В Греции до сих пор хорошо сохранилось святилище Асклепия, в котором лечение проводилось своеобразным методом: заболевшему человеку можно было прийти в это святилище, конечно, уже с огромными ожиданиями и надеждами, что Асклепий исцелит, и ему предлагали спать неподалеку от святилища – для исцеления требовался «лечебный сон». Под внушительным влиянием места и надежды больному во сне являлся Асклепий в образе змеи, которая подползала к больному месту на теле и облизывала его или брызгала на него особым «соком», после чего нередко наступало исцеление. Ищущие его могли видеть целый ряд сновидений, в том числе с образом Асклепия и исходящей от него целительной силы, пока не выздоравливали. Многие выздоравливали; это было аналогично тому, как в наше время совершаются паломничества в определенные места с иконами Богоматери, которые считаются исцеляющими. Существует огромное множество записей, в которых некогда больные люди благодарят Асклепия за исцеление, часть этих документов – с детальными описаниями болезней и прежних страданий.
Ни в коем случае не стоит воспринимать змею только как негативный образ; напротив, она – источник большой целительной силы. Даже в Ветхом Завете есть упоминания о медном змее, которого Моисей водрузил на шест и который помогал израильтянам против укусов змей: всякий человек, ужаленный змеей, смотрел на медного змея и оставался в живых. Этот образ также является типологическим предвосхищением образа Христа, распятого на кресте, который также стал для верующих исцеляющим после пребывания на высоком кресте. В сказке братьев Гримм «Белая змея»[8] с помощью змеи обретается способность понимать язык животных. Три змеи, запертые в клетке, представляют собой тройственное природное божество, которое учит языку природы и животных, передает целительные силы и мудрость природы и тем самым соединяет древнее знание с новым, углубляя его.
Вместе с освобождением этих змей, конечно, высвобождается и нечто опасное: змея была и остается врагом человека, угрожающим его жизни, когда происходит неожиданная встреча с ней или если он наступит на нее, но вместе с тем она содержит в себе ценные силы. Самое пугающее в этих силах, скрытых от человеческого взора, то, что в изоляции от обычной жизни «змея» негативно «заряжается», накапливает взрывной потенциал, если нет никакой возможности обмениваться этой энергией с другими энергетическими «полями». Речь идет о том, с чем мы часто сталкиваемся в психотерапии: человек «запирает» в себе определенную энергию, эта тема становится крайне «заряженной» и может стать очень опасной для него при первой встрече с ней.
Страх соприкоснуться с запретным, нарушить табу существует не на пустом месте, вполне обоснован и связан с реальной опасностью. Из-за нехватки обмена с окружающими эту тему психическими энергетическими «полями» силы, изолированные и запертые внутри, могут стать действительно злокачественными. Вот почему для первого человека, который приходит и освобождает эту силу, иногда возникает угроза жизни. Об этом говорится в сказках, например в сказке братьев Гримм «Дух в бутылке»[9].
Здесь речь идет даже не о запертой комнате, а о крепко-накрепко закупоренном стеклянном сосуде, спрятанном под «ужасно старым дубом», священным деревом дохристианской религии. Студент, который «учился в трех высших школах, да не усвоил почти ничего существенного», является тем, кто в итоге сумел открыть этот сосуд. Сначала дух, запертый в этой бутылке, действительно хотел лишить его жизни. Только с помощью врожденного хитроумия студент сумел избежать такой опасности. Он сказал: «Нет, так не пойдет, как ты говоришь. Ты должен снова залезть в бутылку, а иначе я ни за что не поверю, что ты в ней был и из нее выбрался…» Дух ему поддается и забирается обратно в бутылку. Студент снова затыкает ее пробкой и выставляет собственные условия. Только с помощью хитрости ему это удается.
В итоге после встречи с этим духом студент становится самым знаменитым врачом своего времени. В образе «запертого духа» можно проследить взаимосвязи с образом Меркурия (а во времена создания этой сказки Меркурий был малоизвестен), и этот дух исцеляет любую рану и у деревьев, и у людей. Эта способность была примечательным образом скрыта под старым дубом, в крепко-накрепко закупоренной стеклянной бутылке. И пока студент не нашел ее, все полученные им знания были для него напрасными, не имели смысла и не могли помочь ему стать врачом.
В сказке «Принцесса на дереве», которую однажды интерпретировал К. Г. Юнг (см. Jung, 1984), важную роль играет такое заколдованное существо, как ворон. Этот ворон находится не в запертой комнате, а сидит на самой высокой ветке мирового древа, то есть также очень удален от обыденной жизни. Много дней парень взбирается по этому древу и, наконец, находит на нем принцессу. При этом он крепко-накрепко прибивает ворона к дереву, и ворон играет роль «распятого» и символизирует собой огромное страдание. Парню становится жаль ворона, и он освобождает его, несмотря на то что ему угрожает нечто ужасное, если он сделает это. Впоследствии ему предстоит вытерпеть соответствующие страдания. Кажется, что все оборачивается против парня, и лишь в конце сказки мы узнаем, что без освобождения ворона он не нашел бы своего счастья.
Известно, что ворон сопровождает бога Одина, который считался мудрым и проницательным, знающим, что суть природы в ее противоположностях. И эта мудрая птица была изгнана, стала «злой» и теперь освобождена героем сказки. Он не был полностью вне мира – все эти силы не были умерщвлены, но были «заперты». В сказке «Зеленая дева» из немецкого региона Гарц, которую исследовала Верена Каст (см. Jacoby, Kast, Riedel), появляется золотой олень. Олень уединенно живет в лесной избушке с зеленой девой, оба они – заколдованные природные силы, которые заманивают людей в лес, делая их покорными своими особыми чарами, сначала – в лесную чащу, затем – в таинственную лесную избушку, в надежде, что эти люди сумеют спасти их от заклятья. В скрытых от людского глаза лесных уголках, которые соответствуют укромным местам нашей души, герои и героини сказки все сильнее конфронтируют с такими «заклятыми» силами.
Олень как король леса олицетворяет собой благородные природные силы в человеке, а также бессознательный инстинкт самосохранения и суверенную витальную силу. Вот почему он появляется в золотом цвете – цвете самого благородного металла. Также он оказывается спасенным с помощью стойкости девушки, которая знала, как заметить и сохранить тайну природы. Наконец, он становится отцом детей дочери метельщика, которая является героиней сказки о зеленой деве.
В легенде о св. Губерте[10] говорится, что один такой олень был затравлен почти до смерти, но в его рогах появился светоносный крест, и это однозначно указывало на присутствие чего-то священного. Олень – как наша натура: сначала живет в изгнании в лесной чаще, разными путями связанный также с сексуальностью. Он предстает здесь в золотом цвете, что подчеркивает высокую ценность того, что он собой олицетворяет. Героиня этой сказки молчит, хранит тайну даже перед лицом смерти на костре и в итоге освобождает оленя и зеленую деву. Что это все значит, нам еще только предстоит понять.
Наконец, в сказках можно встретить не только змею, зеленую деву или золотого оленя, но и зеленую гусыню в запретной комнате. А она-то почему считается опасной для жизни человека, настолько, что на нее накладывают табу? Прежде всего нам известно, что речь идет о чем-то женском: например, только женщин ругают словами «глупая гусыня». В немецких землях гуси сопровождали мудрых женщин, так называемых ведьм; более того, считалось, что у ведьм гусиные лапы вместо стоп. В этом контексте мне кажется важной амплификацией греческий миф о богине Немезиде. Она известна как богиня возмездия, которая карает за нарушения законов природы. Немезида появляется там, где были нарушены законы природы, и человеку приходится иметь дело с ней.
Согласно мифу, Немезида спасалась бегством от неуемных сексуальных домогательств Зевса и превращалась при этом в разных животных, в том числе в гусыню, но Зевс стал лебедем и сумел овладеть ею. Важно, что богиня, которая так ревностно охраняет природу, превращается именно в гусыню. Она также считается и богиней праведного гнева, одной из тех, кто мстит, когда мы противопоставляем себя законам природы. На эту богиню и на животное, символизирующее ее, наша культура накладывает табу, так что неудивительно: она мстит за себя, когда мы действуем против природы. Несмотря на то что никому не хочется воспринимать и осознавать то, что такое может быть, в психотерапии мы неизбежно сталкиваемся с тем, что человека преследует месть его натуры, его природы, потому что когда-то он пошел против нее.
Наконец, в запретной комнате мы можем встретить ящериц и ящеров. Как чешуйчатые существа, они воплощают в себе образы древних животных, которые символически принадлежат архетипу Матери. С ящерицами также связана тайна трансформации, ведь дважды в своей жизни они сбрасывают хвост и он полностью отрастает заново. Вот почему она имеет символическое отношение к природным таинствам жизни и смерти.
Когда человек встречает в сказках такое существо, это значит, что он встречается с трансформацией как неотъемлемым свойством природы. В вышеупомянутой сказке из Гарца появляется сама зеленая дева. Зеленый цвет присущ природной богине, богине роста, становления, вегетации; она сама пребывает в становлении, так же как и черная женщина. В той сказке она явилась в своем настоящем обличье – полурыбы, получеловека. В этом проявляется ее незавершенность, показано ее становление. Как «заклятая», она похищает маленькую девочку, дочку метельщика, которая отмечена особой красотой.
Характерным является то, что такие отчужденные создания, как «зеленая дева», заманивают к себе молодых людей в надежде спастись с их помощью. Когда девочка видит саму деву в ее «заклятости», она ужасается до глубины души – и эта сказка принимает то же направление, что сказка «У черной женщины».
На этот раз золотой олень крадет девочку, но вскоре отец находит дочь в лесной избушке у зеленой девы и уносит 15-летнюю дочь домой на руках. Они оба напуганы до ужаса; в этой сцене можно проследить очень тесную связь между отцом и дочерью. Девушка после встречи с зеленой девой становится еще краше. И несмотря на то что она всего лишь дочь метельщика, ее берет замуж король этой страны. У них рождаются три ребенка, и каждый раз после рождения ребенка является зеленая дева и угрожает забрать ребенка с одним и тем же вопросом: «Видела ли ты меня в моей бедственной нужде?», то есть в ходе таинства развития, в котором она была полурыбой, получеловеком.
Девушка видела ее такой, но каждый раз хранит тайну и отвечает: «Любимая всем моим сердцем матушка, нет, не видела». Эта девушка не может назвать зеленую деву кем-то меньшим, чем матерью. Разве это не говорит о том, что она знает, что ее существование связано с судьбой ее родной матери, под заклятьем ставшей зеленой девой? Поведение этой девушки ведет к сожжению на костре, как уже было сказано, потому что ее обвиняют в детоубийстве. Но ведь это зеленая дева забирала их каждый раз. И даже на костре, в последний раз, девушка снова отвечает: «Любимая всем сердцем матушка, нет, не видела!». И снова за сохранение тайны зеленой девы оказываются вознаграждены и девушка, и материнская фигура. Отщепленная женственность, прежде всего в своем хтоническом, земном виде, снова и снова появляется в сказках в виде таких зеленых или черных женских фигур; зеленый и черный – характерные цвета Матери-природы. Эти фигуры – зачаровывающие, но отчужденные существа – обладают особой мощью и могут быть очень опасными.
Нечто подобное происходит в швейцарской сказке «Три золотых яблока», в которой паренек пытается войти в запретную комнату. От своей матери он не получил достаточно заботы и защиты, а теперь его приютила белая дама, живущая в лесу. В сказке «У черной женщины» нищий бедняк – отец героини – чувствовал, что не сможет вырастить дочь, поэтому передал ее черной женщине; в этой сказке паренек, не получивший заботы и защиты от матери, оказывается в ситуации, когда он встречает таинственную женщину, которая появляется в белом цвете. Обе сказки роднит величественная мощь, нуминозность женщины из леса.
Юноше также под страхом смерти запрещено входить в одну-единственную во всем лесном замке запретную комнату. Когда он все-таки заходит в нее, то, к своему ужасу, обнаруживает трупы, развешанные по стенам комнаты. Опомнившись от переполнившего его безмерного ужаса, он захлопывает дверь и бежит прочь, но спустя какое-то время входит в комнату во второй раз. Из всех тех сказок, которые мне известны, эта единственная с таким поворотом событий: герой дважды посещает запретную комнату. На этот раз его внимание привлекает сияние в глубине комнаты. Там он находит трех животных: мула, осла и лошадь.
Лошадь дает пареньку три своих волоска: с помощью этого волшебного средства – аспекта «лошади», символизирующего витальность и телесную воплощенность, – паренек без затруднений выходит из запретной комнаты, освобождается от белой дамы, а в конце сказки женится на принцессе. Герой сказки проходит через это испытание уже собственными силами, так как способен быть в отношениях. В этой сказке примечательно то, что ее герой – молодой мужчина, что он встречает белую даму, а не черную женщину, как это происходит в сказках с девушкой-героиней. Белый цвет и поведение дамы указывают на то, что она очень холодная, как снег или лед; она холоднее, чем черная женщина, и пареньку приходится хуже и тяжелее, чем девушкам при взаимодействии с черными женщинами. В итоге он побеждает, одолевает ее; при этом сам он крепнет, взрослеет как мужчина, но не может ее расколдовать.
Если я не ошибаюсь, трансформация негативно переживаемых материнских образов в сказках такого типа является задачей только для героинь. В этой сфере великой мощи женственности только сама женщина может что-то спасти. Как уже было сказано, владычицы леса – это не матери в индивидуальном, персональном смысле, скорее это архетипические материнские образы. Примечательным фактом является то, что эти сказки пытаются нам сказать: только героини-девушки могут что-то трансформировать в архетипических материнских образах, только они могут справиться с этой почти сверхчеловеческой задачей.
Перед героем-мужчиной все же стоит другая, также немаловажная задача: выстоять при встрече с таким архетипическим женским образом и в ходе возвращения себе природных сил стать способным к отношениям с реальной женщиной. В ходе развития мужчина должен соприкоснуться с архетипической женственностью, но он не призван преобразовать архетипический материнский образ. Паренек должен, когда придет нужный момент, отделиться от образа Великой матери и в ходе серии последовательных шагов сепарироваться и пойти своим путем.
В родственной по своему типу финско-эстонской сказке под названием «Ты признаешься?» в запретной комнате на стене на медной проволоке подвешен кивающий скелет: когда дверь открывается, скелет склоняет голову, как при приветствии, что ужасает героиню, когда она входит в эту комнату. Если рассмотреть эту сцену с точки зрения исходной ситуации этой сказки, то она многогранно отражает отношения. В начале сказки отец девушки из-за своей ужасающей нищеты решает повеситься и покупает на последние медные монеты веревку. Таким образом, в этой сказке дважды возникает «медь»: один раз – в виде последних монет, которые отец заплатил за веревку, второй раз – в виде медной проволоки, на которой висит скелет.
Если у нас есть привычка замечать такие небольшие знаки, в данном случае – упоминания о меди, то мы также заметим, как почти в детективном стиле «протянута нить» от исходной ситуации, в которой отец хочет повеситься, к моменту, в котором девушка входит в запретную комнату и видит повешенного.
Конечно, в сказочном повествовании это неслучайно, и этому найдется вполне очевидное доказательство. В действительности отец не повесился, но сказка настойчиво указывает на то, что девушка – дочь отца, отчаявшегося в жизни, – латентно носит в себе эту проблему и вновь обнаруживает ее в запретной комнате, чтобы взглянуть ей в лицо, выдержать и переработать, суметь справиться с ней.
С точки зрения коллективного сознания образ мужчины, оказавшегося «на пределе» и предавшего себя в руки смерти из-за жизненного отчаяния, показывает, что мужественность, мужчина, который полностью утратил свою связь с Великой матерью-природой, с женственностью, находится «на пределе», «на краю смерти». Только встретившись с ней заново, восстановив эту связь, он сможет жить дальше.
И в этой сказке девушка имеет дело с черной женщиной, к которой она обращается как к матери, которая в итоге помогает ей решить проблему с отцом. Затем уже девушка помогает спастись этой женщине. Здесь мы отчетливо видим, что при вытеснении женственности мужественность также всегда оказывается «заклятой».
Снова и снова мы обнаруживаем «темную» мужественность в запретных комнатах, как, например, в народной немецкой сказке «Серая накидка» (также проинтерпретированной Вереной Каст (см. Kast, 1985)), где появляется образ мужчины, целостность которого разрушена нашей культурой, и он нуждается в спасении.
Здесь девушка открывает дверь в комнату, и на нее прыгает ужасающая Серая накидка – так здесь названо мужское существо, укутанное с ног до головы в серое одеяние. Один взгляд на него заставляет ее буквально потерять дар речи. Она молчит вплоть до последней сцены, в которой ее должны сжечь на костре.
Во всех этих сказках фоном звучит охота на ведьм, что указывает на то ужаснейшее заблуждение патриархально-христианского коллективного сознания, которое привело к демонизации высших женских ценностей, к демонизации, в ходе которой мужчина также оказался «заклятым». На костре девушку в последний раз спрашивают о том, что она видела в запретной комнате, и она храбро отвечает: «Что я видела? Я видела заколдованную Серую накидку». Все время до этого она была как немая.
Можно долго раздумывать, что скрывается за этим выражением, но я вижу здесь в первую очередь некоторую аналогию со сказкой братьев Гримм «Король-лягушонок»[11]. Ее героиня оказывается загнанной в угол заколдованным существом, но вдруг в порыве своего рода праведного гнева выкрикивает то, что она невольно восприняла, а именно – заклятость существа, которое ее так упорно преследует. С ненавистью и отвращением она берет лягушонка и швыряет его в стену, называя при этом его настоящим именем. В нашем случае это Серая накидка – и это, именно только это его расколдовывает и спасает. В этот момент Серая накидка может сбросить свое маскирующее облачение и стать человеком, который способен быть в отношениях. Оба они – спасающая его девушка и спасенный от «серой накидки» – становятся парой.
Если вглядеться более пристально, за «серой накидкой» скрыта проблема, которая беспокоит девушку в связи с ее отцом. В начале сказки отец девушки заблудился в лесной чаще и встретил там «Серую накидку», то есть чудовище, которое обещало показать ему дорогу из леса в обмен на ответную услугу: оно хотело забрать себе того, кто первым встретится ему на пути домой. Конечно, это оказалась дочь, ведь мы уже знаем мотив этой сказки. Такое чудовище – одно из тех существ, которое все знает в этой таинственной сфере, оно принадлежит природе и может олицетворять для мужчин примерно то же самое, что черные женщины – для девушек. Как мы видим, существуют также и мужские образы, очень тесно связанные с природой, которые были «заколдованы» при отвержении внутренней природы. За образом Серой накидки может скрываться кто-то из свиты Вотана, который, по преданиям, также носил серое одеяние. Это бог грома – голоса бурь, бог гнева и страсти, но также (об этом часто забывают) бог музыкантов и поэтов, творческого вдохновения. Вместе с чем-то «диким» также бывает «заколдована» креативность мужчины. Все это полностью скрыто в сумрачном образе, под серой накидкой, которая окутывает и не дает видеть самого мужчину. Все эти истории можно интерпретировать и совершенно иным образом: для девушки мужское начало стало чудовищной «серой накидкой». Но только так девушка может спасти «заклятое» мужское начало, мужчину, который отрезан от своей связи с природой.
Наконец, в чешской сказке «Дочь кузнеца, которая умела молчать»[12] девушка зачарована чудесной музыкой (и это очень примечательно), поэтому входит в запретную комнату, в которой обнаруживает целых 13 черных мужчин. Эта девушка бесстрашно открывает дверь комнаты, находясь в состоянии невероятной зачарованности. 14 лет в заколдованном замке она не видела ничего мужского. И эта чудесная музыка подчеркивает то, какие мужчины заперты в комнате замка.
В этом замке, который принадлежит черной женщине и где выросла девушка, годами было слишком тихо и одиноко, пока девочка не стала подростком. И в один прекрасный день она слышит из комнаты, о которой она раньше не имела никакого понятия, чудесную музыку и бесстрашно открывает дверь, как во сне; она видит 13 мужчин. Их прекрасное музицирование – это многократно вытесненная определенная сторона жизни, чувственность в мужском мире, которая очень тесно связана с артистической энергией мужчин. И эта девушка ведет себя так же, как и родственные ей героини, вплоть до угрозы ее жизни на костре. Она отрицает, и молчит, и верно хранит тайну 13 мужчин, запертых в замке, как обещала, и тем самым весь замок и эти мужчины у черной женщины оказываются спасены.
Число 13 как таковое является запретным, и в таком количестве появляются мужчины, что может вызывать ряд ассоциаций. Если речь идет о числе 12, то это всегда указывает на некоторую целостность: 12 месяцев, 12 юношей, 12 добрых фей; также и здесь присутствует целостность группы мужчин, сидящих за столом. И только один, 13-й, стоит особняком. Как 13-й, он хочет вырваться из замкнутой целостности 12 и символически связан с числом 13, которое часто считается характерным номером запретной комнаты. Среди европейских сказок самой близкой аналогией к этой является сказка о 12 добрых феях, как в «Спящей красавице», к которой приходит «лишняя», неприглашенная 13-я фея, которая из-за того, что ее отвергли (это прямо сказано в той истории), становится злой. До этого она была совсем не такой, но именно в этой роли она приводит в движение всю сказку.
Итак, 13-й из черных мужчин здесь действует так, чтобы вывести прежнюю ситуацию из состояния стагнации и привести все в движение. Он – тот, кто идет навстречу девушке, называет ее по имени, и это связывает их особым образом. Весьма своеобразно то, что самое отчужденное все же вызывает в нас доверие: он сближается с девушкой и берет с нее обещание во что бы то ни стало молчать об увиденном. Он связывает себя с девушкой, которая намерена освободить из заточения чувственную и творческую сторону этих мужчин. Также на ум может прийти аналогия между этой сценой и тайной вечерей Христа с его учениками, где 13-й стоит перед проблемой предательства – публичного сообщения о своем знании; это начало истории страстей Христовых имеет очень загадочный контекст. Примечательно, что в нашей сказке связь между 13-м мужчиной и дочерью кузнеца, которая умела молчать, становится спасением для всех заколдованных существ, пребывающих в замке – и черной женщины, и черных мужчин.
Во всех запретных комнатах речь идет о «темном», отщепленном от доминирующей культуры. В них взывает к нам компенсирующая сила коллективного бессознательного, из сказок к нам прорываются освобождающие противоположные силы и выходят на первый план. Чтобы как-то охватить спектр этих табуированных ценностей, мы вместе с героями и героинями сказок заглянули в запретные комнаты. В них мы обнаружили прежде всего различные образы отщепленных аспектов нашей натуры, негативно заряженные образы Великой матери, а также впечатляющие мужские фигуры – Серую накидку и 13 черных мужчин, которые воплощают в себе то, что отщеплено нашей культурой от целостности мужской натуры и вытеснено подальше.
По мере того как в мыслях и чувствах мы заново приближались к древнейшей мудрости природы, которая табуирована и очень далеко спрятана в запретных комнатах, мы обнаружили аспекты, в которых заново увидели полярности добра и зла, и даже смогли по-новому подумать о смерти, понять ее иначе. Такие запретные комнаты существуют не только в сказках, но и в психике современных людей, в каждом из нас, и мы сами не знаем об этом. Однако бывают сновидения, в которых изображаются нарушения табу, очень похожие на то, как это происходит в сказках. Например, молодая женщина должна перебраться через запретную стену, она входит в таинственный сад, то есть в прежде недоступный ландшафт собственной души. Или вот другое сновидение: молодой мужчина должен найти вход в заколдованную крепость, его прямо вынуждают к этому, так как по цепному мосту на него идет ужасающее женское существо. В сновидении это привело к схватке с этим темным женским образом не на жизнь, а на смерть. Их борьба до самого конца сновидения напоминала борьбу Иакова с ангелом.
Нам было бы полезно однажды представить себя самих в ситуации, когда мы подошли к такой скрытой или даже запретной комнате или месту; невероятно притягательно зайти туда, несмотря на все страхи перед нарушением табу, ведь в то же время это место зачаровывает нас. Так же как это происходит в сказках, нам важно суметь принять всерьез то, с чем мы там встретимся. Запросто может быть, что собственный опыт окажется перекликающимся с содержанием запретных комнат в каких-то сказках. Спектр его довольно широк: звери – прежде всего опасные, – а также мертвое – погибшее от наших рук или убитое нашей культурой, но мы можем обнаружить и животворящие силы.
Речь идет о табуированных темах, о проблемах, которые далеки от нас, но, с другой стороны, напрямую нам встречаются и нас задевают. Например, стоит заметить, что в сказках, в которых упоминается костер, указывают на коллективный опыт «охоты на ведьм» и их сожжений на костре, и это бередит рану, нанесенную ими, активизирует соответствующую травму в каждом из нас. То, что это тогда оставило след в нашей психике, еще далеко от исцеления.
В последнее время женское движение, а также феминистское исследование сказок идет этим путем, чтобы глубинно-психологическое исследование сказок дало ответы на вопросы, в том числе на вопрос о том, какие последствия это повлекло и какие изменения происходят в архетипической сфере. Я считаю очень важным то, что обсуждение этого распространяется все шире, что мы вновь пытаемся вытащить на белый свет сознания эти травмирующие воспоминания о сожжении ведьм и найти ответ на вопрос, как мы дошли до той демонизации природного женского начала и остались ли до настоящего времени предпосылки для повторения этого.
Основания многих таких сказок кажутся настолько архаичными, что напоминают нам о средневековых гонениях на ведьм. Однако, по моему мнению, и сейчас нечто вытесненное в сфере Матери-природы глухо рокочет вдали от нашего сознания и действует во всех нас. Оно «заперто» и не может высвободиться. Ради нашего душевного равновесия и психического здоровья мы не можем позволить себе оставить без внимания и проработки те проблемы, которые нам так отчетливо показаны в этих сказках. Речь идет о том, чтобы суметь заново заключить – в широком смысле – мир со своей внутренней натурой и внешней природой и тем самым приостановить или предотвратить дальнейшее разрушение природы внутри и вокруг нас. Даже один взгляд в «запретную комнату» в сказках и знание о спасительных силах, показанных в них, может, с моей точки зрения, внести вклад в создание основы более целостной культуры будущего.
Это не только индивидуальные проблемы: в этом контексте стоит воспринимать все это гораздо серьезнее. Чтобы постепенно коллективное сознание пробудилось, дает знать о себе и нарастающее разрушение внешнего природного мира. Все это очень, очень тесно связано: корнем нашего сомнительного пути развития является обесценивание и неуважение сил Матери-природы в наших душах.
В рамках исследований сказок, которые возникли и развивались на основе аналитической психологии К. Г. Юнга, выбранная мною перспектива не является совершенно новой: на тему обретения заново связи с Матерью-природой внутри нас размышлял еще Юнг. Я надеюсь, что окажется полезным прямое обращение к сказкам, к тому, что они могут сообщить о табу в европейско-христианской культуре, к тому, почему герои и героини сказок даже под страхом смерти должны нарушать табу, чтобы вновь высвободить «запертые» содержания и ценности.
Библиография
Bolte, Polivka. Anmerkungen zu den Kinder und Hausmärchen der Brüder Grimm Olms. – Hildesheim, 1963. Bd. I. S. 13ff.
Jacoby M., Kast V., Riedel I. Das Böse im Märchen. – Bonn, 1983.
Jung C. G. Zur Phänomenologie des Geistes im Märchen // Gesammelte Werke. Bd. 9/1. – Walter, 1976, 1984 [Юнг К. Г. О феноменологии духа в сказках / Пер. с нем. Т. Ребеко // Юнг К. Г. Божественный ребенок. – М: АСТ, 1997].
Kast V. Mann und Frau im Märchen. Eine psychologische Deutung. – Walter, 1985.
Kinder und Hausmärchen der Brüder Grimm / F. Panzer. – Emil-Vollmer, Wiesbaden, 1915.
Von Franz M.-L. Bei der schwarzen Frau // Märchenforschung und Tiefenpsychologie / W. Laiblin. – Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1972.
[1] Введение к книге “Табу в сказках. Месть запертой природы»: Riedel I. Tabu im Märchen. Die Rache der eingesperrten Natur, 2007. Перевод с немецкого Варвары Мызниковой и Натальи Серебренниковой.
[2] Это очень старое дерево было посвящено германскому богу-громовержцу Донару (Тору) и росло у села Гайсмар (Geismar, теперь Fritzlar, на севере земли Гессен, ФРГ), неподалеку от пограничного укрепления франков. Согласно Vita Sancti Bonifatii, описанной Willibald von Mainz, в 723 году н. э. британский священник Уинфрид – автор латинской грамматики, «апостол всех немцев», впоследствии св. Бонифаций – срубил священное дерево, тем самым пытаясь доказать бессилие языческих богов. Присутствовавшие при этом язычники напрасно ожидали гнева богов. Они были поражены тем, как легко пала их святыня. Из древесины священного дерева возвели капеллу Св. Петра. Сегодня на этом месте находится монастырь и церковь Св. Петра. – Примеч. пер.
[3] Сказки братьев Гримм, № 3. Здесь и далее ссылки на сказки даются по изданию Kinder und Hausmärchen der Brüder Grimm / F. Panzer. – Emil-Vollmer, Wiesbaden, 1815. См.: Drewermann E., Neuhaus I. Marienkind (Grimms Märchen tiefenpsychologisch gedeutet). – Walter, 1985.
[4] Примечательно актуальное для российской действительности табу, в течение нескольких лет многократно звучащее в государственных СМИ: «Не раскачивайте лодку!». Оно звучит классически манипулятивно: если кто-то использует более близкий к природе механизм саморегулирования – колебательное движение между противоположностями с целью достичь ритма и равновесия, – ему якобы грозит смерть из-за того, что «лодка перевернется»; но это обман, и в результате блокируется важный процесс, целительный для коллективного сознания. – Примеч. пер.
[5] Существительные «змей» и «змея» этимологически одно и то же. Они имеют общий корень со словом «земля» и означает «гадину, ползающую по земле». Принято считать, что слово «змея» являлось табуированным, то есть его старались не произносить, опасаясь накликать беду (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. – М.: Прогресс, 1986). Ср. также змей в сказке // Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. Гл. VII.
[6] В русских переводах Библии принято употреблять слово мужского рода: «змей», а не «змея». Возможно, это также является изменением из педагогических соображений и / или следствием христианско-патриархальной претензии старших мужчин-отцов на эксклюзивное обладание важнейшими знаниями о чем бы то ни было. В данном тексте о сказках было важно оставить то слово, которое употребляет автор, что мы и сделали. – Примеч. пер.
[7] Ср. с русской пословицей «Не было бы счастья, да несчастье помогло». – Примеч. пер.
[8] Сказки братьев Гримм, № 17.
[9] Сказки братьев Гримм, № 95 во 2-м изд.
[10] Св. Губерт (нем. Hubertus von Lüttich, фр. Hubert de Liège; 655–727 годы) – урожденный граф служил при дворе французского короля Теодорикса III в Париже, затем жил в Лотарингии. Овдовев, стал жить отшельником в лесах Арденна и проповедовать. С 705 года – епископ Маастрихтский, с 716-го – епископ Льежский. Вместе со святыми Антонием, Квирином и Корнелием принадлежит к так называемым четырем святым маршалам Божьим и к 14 святым помощникам в бедствиях. Рядом с ним изображают оленя с распятием в рогах. Св. Губерт – покровитель охотников, некоторых ремесленников и математиков. – Примеч. пер.
[11] Сказки братьев Гримм, № 1 (вариант названия – «Железный Генрих»).
[12] Ср. интерпретацию этой сказки Ингрид Ридель в книге Jacoby M., Kast V., Riedel I. Das Böse im Märchen. – Bonn, 1983.